«Мне бы только смотреть на тебя…»
1978

 

Сколько человек и сколько раз повторяли слова стихотворений Сергея Есенина «Заметался пожар голубой…», «Ты такая ж простая, как все…», «Пускай ты выпита другим…», «Дорогая, сядем рядом…», «Мне грустно на тебя смотреть…», «Ты прохладой меня не мучай…», «Вечер чёрные брови насопил…», посвященных Августе Миклашевской, и сколько человек, узнав эти стихи Есенина, приходили посмотреть на Миклашевскую и уходили зачарованные теперь уже не только стихами, но и ею самою, оставлявшей впечатление, что только ей и никому другому не могли быть написаны эти семь стихотворений, объединенных названием «Любовь хулигана». И слова воспоминаний о Есенине и Миклашевской, и строчки стихов, которые сначала тяжело шли на бумагу, а потом выплеснулись на одном дыхании, снова и снова приходили на память:
«Тихая, теплая, даже в городе золотистая, ранняя осень 1923 года. Непривычно спокойный, умиротворенный, очень скромно одетый Есенин и Миклашевская под тонкой синеватой вуалью…. Есенин сидел тихо, молча следя глазами за каждым движением Миклашевской…. То была томительная неподвижная тишина, когда вдруг казалось, что нет комнаты, а кругом поле, закат и лёгкий ветер…»;
« - Я буду писать Вам стихи…. нежные…»;
«Миклашевская
В первый раз я пою о любви
В первый раз
Лучше б было кутить и пьянствовать
чем знать
Я лишился покоя трезвого
перестал посещать кабаки
что-то жуткое в сердце врезалось
от пожатья твоей руки
В первый раз я пишу про любовь
В первый раз зарекаюсь скандалить»;
«Мне бы только смотреть на тебя»…

Осенью 1976 года в начале моей работы в есенинском заповеднике на вопросы о современниках Есенина я чаще всего получала ответы, что «иных уж нет, а те далече», и вдруг я услышала, как мне уже казалось, совершенно невозможную и невероятную фразу: «Миклашевская живёт в Москве».

Августа Миклашевская – принцесса Брамбилла, Секунтала, Арикия, Пакита, принцесса Бульонская, Аркадина… в Камерном театре Александра Таирова; Анна Каренина, баронесса Штраль, Василиса Карповна, Любовь Яровая, леди Мильфорд… в Рязанском театре драмы – «живёт в Москве»…

Августа Миклашевская, которая «одна, сестра и друг, могла быть спутницей поэта» и с которой Сергей Есенин праздновал свою помолвку, а его друзья, радостно каламбуря: «Серёжа! Твоя любовь к Августе пробудилась в августе! Пусть живет твоё августейшее чувство!», - надеялись, «что Есенин наконец-то успокоится и начнёт писать стихи, посвящённые празднику своего сердца», - «живёт в Москве»…

Августа Миклашевская, которой Сергей Есенин осенью 1923 года посвятил свою «Любовь хулигана» и которой читал все эти стихи, - «живёт в Москве»…

Позднее, когда я работала над созданием новой литературной экспозиции музея С.А.Есенина, я изучила материалы, которые находились в фондах музея: машинописную рукопись воспоминаний Миклашевской «Мои встречи с Есениным и мои думы о нём» с инскриптом «В дар музею С.А.Есенина. Августа Миклашевская. 13/Х-70 г.», программы спектаклей «Маскарад», «Любовь Яровая», «Принцесса Брамбилла» тоже с дарственными надписями, редкие фотографии Августы Миклашевской в ролях Анны Карениной, Любови Яровой, принцессы Брамбиллы, а также фотографии дома Августы Леонидовны, в котором бывал Есенин, кресла, в котором любил сидеть поэт, рабочего стола Августы Леонидовны, - и узнала, что Миклашевская приезжала в Константиново в 1970 году. Я ознакомилась с материалами архива Рязанского театра драмы, относящимися ко времени создания Августой Миклашевской целого ряда ролей в спектаклях на рязанской сцене в 1936-38 годах: «Анна Каренина», «На дне», «Любовь Яровая», «Маскарад»… В фондах Государственного литературного музея, в Центральном (теперь – Российском) государственном архиве литературы и искусства, в отделе рукописей Института Мировой литературы, в Центральном Государственном Театральном музее им. А.А.Бахрушина я нашла фотографии Августы Леонидовны Миклашевской времени ее знакомства с Сергеем Есениным, автографы посвященных ей его стихотворений, фотографии Августы Миклашеской в спектаклях Камерного театра Таирова, эскизы Георгия Якулова, а в отделе рукописей Государственной Публичной библиотеки имени М.Е.Салтыкова-Щедрина – сборник стихов Сергея Есенина «Москва кабацкая» (Л., 1924 г.) с его дарственной надписью: «Милой Августе Леонидовне со всеми нежными чувствами, выраженными в этой книге. 24/Ш-1925 г. Москва».

А когда я только что услышала фразу: «Миклашевская живёт в Москве», - к ближайшему выходному взяла отгул и поехала в Москву. Узнала в справочном киоске адрес Августы Леонидовны (новая квартира в проезде Данилайтиса), в Доме обуви записала на руке трёхзначный номер очереди, по которому в конце дня можно было зайти в магазин и купить сапоги, по пути на рынке купила букетик васильков и поехала к Миклашеской домой.
Сумасшедшими глазами смотрю в сиреневые глаза Тамары Леонидовны: «Вы Августа Леонидовна?» - «Нет».

Августа Леонидовна в своей комнате сидит на диване. Ноги укутаны одеялом. Самая обыкновенная. Бабушка. Старая. Седая.
«Ты такая ж простая, как все,
Как сто тысяч других в России…».

Говорю: «Я хотела Вас увидеть»… Я так и ушла бы, только посмотрев на неё, но Августа Леонидовна хочет усадить меня в кресло, в котором сидел Есенин, расспрашивает о музее, показывает свои фотографии, книгу на английском языке «Сергей Есенин. Жизнь», которую ей прислал Гордон Маквей, рассказывает о себе, говорит о любви, с которой люди относятся к творчеству Есенина, говорит о его таланте, о его стихах: «Я часто выступаю с воспоминаниями о Сергее Есенине. Однажды меня спросили, какое стихотворение цикла «Любовь хулигана» мне больше нравится. Ну как можно ответить на такой вопрос? В этих стихах Есенин говорит обо мне как человек, который сумел понять меня, проникнуть в тот мир, которым я жила. Вот такая строчка:
«Как будто дождик моросит
С души, немного омертвелой»…

Я ведь очень трудно жила и ко времени встречи с Есениным была очень измученной и усталой. У меня была основная забота – прокормить себя и ребёнка. Мне приходилось оставлять сына одного, когда уходила в театр. После репетиций, представлений скорей бежала домой, тревожась за малыша. Не работать нельзя было. Средств не было.

Я прожила трудную жизнь. Я пишу сейчас книгу о себе… А тогда я чудом осталась жить. Ко мне пришла женщина, стала говорить о своей любви к отцу моего будущего ребенка: «Как Вы можете с ним предаваться любви, когда я вся в слезах ползаю на коленях», - потом вынула пистолет, который всё время держала в руке в своей сумочке, и выстрелила в меня. Сначала не попала. Я стала пробираться к двери. Она опять выстрелила. И только на лестнице, когда я увидела её перекошенное дикое лицо, я испугалась и закричала, и меня всю в крови втащила в свою квартиру моя соседка и захлопнула дверь. Отец моего ребёнка ещё до его появления сказал мне: «Тебе будет трудно воспитывать его. Подумай об этом». Меня тогда обидели эти слова, было горько их услышать от близкого человека. Но я хотела иметь ребёнка и сказала: «Ребёнок мой, и я сумею его вырастить сама». Действительно, так и было. Все заботы о сыне легли на меня. Есенин этого не знал…

Есенину нравилось, как мы жили. Он стремился к уюту, ему все нравилось в нашей семье: скромность, доброе отношение другу к другу. У моей сестры был маленький ребёнок. Есенин брал его на руки, говорил: «Живи, живи, стихи писать будешь». И вот как предсказание. Он, действительно, когда вырос, писал стихи. В Великую Отечественную погиб на фронте…
Есенин тихо читал мне каждое стихотворение. Ему самому нравились слова:
«Что ж так имя твоё звенит,
Словно августовская прохлада», -
и он повторял их…
Меня поражает, как Есенин мог понять моё состояние. Я не могла любить Есенина, и он это почувствовал:
«Знаю, чувство моё перезрело,
А твоё не сумеет расцвесть».

Это было романтизированное чувство. Близости не было. Сейчас мне это незачем было бы скрывать. Я могла бы этим только гордиться. Но я жила не в том темпе, в котором жил Есенин. Я его очень жалела.

За Есенина надо было сильней бороться. Я понимала, что его губит то окружение, в котором он находится.

Однажды Есенина привели ко мне. Ему было плохо. Уложили на кровать. Он уснул. Я плакала. Мариенгоф сказал: «Эх Вы, гимназистка. Вообразили, что его можно переделать. Он всё равно от Вас побежит к проститутке»…

Вспоминая Анатолия Мариенгофа, Августа Леонидовна рассказывает и о его «некрасивой красавице», актрисе Камерного театра Александра Таирова Анне Борисовне Никритиной, и о её разговоре с сыном, обожаемом родителями Киренком, повесившемся в семнадцать лет, и сожалеет (как будто это можно было как-то предотвратить), что при жизни его слова о задуманном не удалось понять:
« - Мне надо поговорить с тобой, мама!
- Хорошо, но не сейчас. Мы с папой уходим… Что это у тебя, веревки какие-то валяются.
- Хочу повеситься.
- Не болтай глупостей!».
Как впервые, слушаю я и слова опубликованных воспоминаний:
«В театре «Острые углы» я играла в инсценированном рассказе О,Генри «Кабачок и роза». Я сыграла женщину, абсолютно не похожую на меня в жизни. За кулисы Есенин прислал корзину цветов и маленькую записочку: «Приветствую и желаю успеха. С.Есенин. 27.Х.23 г.»…

В один из свободных вечеров большой компанией сидели в кафе Гутман, Кошевский и актёры, работавшие со мной. Есенин был трезвый, весёлый. Разыскивая меня, пришел отец моего сына. Все его знали и усадили за наш стол. Через секунду Есенин встал и вышел.

Вскоре он вернулся с огромным букетом цветов. Молча положил мне на колени, приподнял шляпу и ушел.
Через несколько дней опять сидели в кафе. Ждали Есенина, но его всё не было.
Неожиданно он появился, бледный, глаза тусклые… Долго всех оглядывал. В кафе стало тихо. Все ждали, что будет.
Он чуть улыбнулся, сказал: «А скандалить пойдём к Маяковскому». И ушёл.
Я знала, что Есенина всё больше и больше тянет к Маяковскому, но что-то ещё мешает им сблизиться.
С Маяковским я встречалась раза три, почти мельком. Но у меня осталось чувство, что он умеет внимательно и доброжелательно следить за человеком. В жизни он был другой, чем на эстраде.
Я жила в комнате вдвоем с сыном. Как-то вечером сидела у себя на кровати и что-то шила. В дверь постучали, и вошёл Маяковский (он был в гостях у соседей). Попросил разрешения поговорить по телефону.
- Вы – Миклашевская?
- Я.
- Встаньте, я хочу посмотреть на Вас.
Он сказал это так просто, серьёзно, что я спокойно встала.
- Да… - сказал он.
Поговорил немного о театре и так, не дотронувшись до телефона, ушёл. И хотя он ни словом не обмолвился о Есенине, я понимала, что интересовала его только потому, что моё имя было как-то связано с именем Есенина.
Маяковский думал о нём. Его волновала судьба Есенина.
Второй раз, увидев меня в антракте на каком-то спектакле, подошёл, поздоровался и сказал:
- Дома Вы гораздо интересней. А так я бы мог пройти и не заметить Вас…
По совету Мариенгофа и Никритиной (я об этом не знала) Есенин хотел меня устроить в театр Мейерхольда. Очень возбужденный пришел к Всеволоду Эмильевичу и заявил: «Если не примешь Миклашевскую, буду бить»…
Неожиданно, окруженный какими-то людьми, приходил за кулисы на репетиции. Смирно сидел. Чаще – все бросали репетировать и просили его читать стихи».
Говорит Августа Леонидовна и о работе в Рязанском театре драмы в 1936-38 годах в спектаклях «Анна Каренина», «Коварство и любовь», «Маскарад», «На дне», «Любовь Яровая»…

Августа Леонидовна вспоминает, как Есенин был одинок и как особенно тяжело ему было неприятие его стихов, в частности, поэмы «Анна Снегина», о которой говорили: «ёще нянюшку туда – и совсем Пушкин».

Многое из того, о чём говорит Августа Леонидовна, мне хорошо известно из опубликованных  воспоминаний и машинописной рукописи «Мои встречи с Есениным и мои думы о нём», но от живого рассказа комната (теперь уже другая и в другой квартире) опять «похожа на рощу из астр и хризантем», которые Есенин постоянно приносил красавице Гуте.

Уже темнеет. В комнате полумрак. Я уже опоздала на электричку, а всё сижу, зачарованная, не решаясь прервать рассказ. Входит Тамара Леонидовна: «Что это вы в темноте сидите?». Включает свет, а я, очнувшись переключением внимания, прощаюсь с Августой Леонидовной, выхожу в коридор, одеваюсь.

И вдруг из своей комнаты выходит Августа Леонидовна, нет, не выходит, а появляется, как бы выплывает – легко, тихо. Вот она, «поступь лёгкая». Вот та Миклашевская, которую я хотела увидеть. «Вот все, что мне нужно», - могла бы я повторить однажды сказанные Августе Миклашевской слова Сергея Есенина.

И теперь, когда в ночь на 30-е июня 1977 года Миклашевской не стало и не было выполнено её завещание: «тело сжечь, а пепел развеять по лесам и лугам», - я вспоминаю предназначенный ей букетик васильков (который я не решилась преподнести) и смотрю в полях на эти цветы как на красавицу Гутю, живую и лёгкую, как сама природа:
«Заметался пожар голубой….
Мне бы только смотреть на тебя»…

А сапоги я купила. Я звала их «миклашевские», потому что к моему приезду в Дом обуви и очереди уже не было, и сапоги, за которыми я занимала очередь, раскупили. И я зашла в отдел отечественной продукции и купила такую обувку, что могла их носить только как «миклашевские». 

 

Оглавление