Работы Иллюстрации к текстам Фотографии Биография

 

 

 

Каждого люблю я выше неба…
2001

 

Как подарок к юбилею Сергея Есенина, в 1995 году Наталья Игоревна Шубникова-Гусева «раскопала» в архиве до сих пор неизвестные есенинские строчки.

Здесь каждое слово – душа наиспод: и «Я очень здоровый и потому ясно осознаю, что мир болен, у здорового с больным произошло столкновение, отсюда произошёл весь тот взрыв, который газеты называют скандалом… Дело в том, что я нарушил спокойствие мира»; и  «Один мой друг испугался того, что произведения его никогда не будут поняты, потому что он вообразил, что человечество остановилось в своём развитии. Я человек оригинальный. Я не люблю захватывать чужие мысли. Но эта мысль удивительно похожа на то, что я думаю. Я не хочу этим оскорбить ни одного человека»; и «Я хочу сказать, что за белые пряди, спадающие с ея лба, я не взял бы золота волос самой красивейшей девушки. Фамилия моя древнерусская – Есенин. Если перевести её на сегодняшний портовый язык и выискивать корень, то это будет – осень. Осень! Осень! Я кровью люблю это слово. Это слово  - моё имя и моя любовь. Я люблю её, ту, чьи перчатки сейчас держу в руках, - вся осень».

Но вот строчка, близкая Сергею Есенину, как будто самим им написанная, в унисон прозвучавшая с его откровением: «Каждого люблю я выше неба»,  как говорит один поэт…». Когда в томе академического издания сочинений Сергея Есенина я прочитала, что не удалось выявить автора этих слов, так и подумала: наверное, сам Есенин сочинил, а закавычил и сослался на «одного поэта» для красного словца, - не могут же такие слова принадлежать неизвестному поэту и потому не попавшему в поле зрения есенинских академиков. Действительно, не могут. Но, оказывается, и самый близкий Есенину и его стихам поэт в поле зрения академиков не попасть может, потому как, несмотря на заявленную академичность есенинского издания и на все вроде бы благоприятные для «высокой культуры» перестройки, творчество имажинистов не только не изучено, но и неизвестно, как будто оно в поэзии не значимо или за семью печатями запрятано, как будто продолжается принятое в советском есениноведении вычеркивание или замена неугодных режиму.

Почему такой крик? А потому что эту строчку написал поэт с Есениным  «из одного Сада»,  без стихов которого  «было бы неполным причащение новой России», какой бы исход оно ни предвещало и сейчас, - Александр Кусиков:

«Нет врагов. Мне все враги друзья, /Каждого люблю я выше неба…». А.Кусиков. «Васильковый марш». В кн.: А.Кусиков. «Аль-Баррак». Изд. «Накануне», Берлин – Москва, 1923 г., с. 69.

«Что бы между нами ни было, а любовь останется…»

  «Мой последний, единственный друг» - так в 1923 году назвал Сергей Есенин Александра Кусикова.

Это ему Сергей Есенин посвятил стихотворение о своей душе, о таинстве своего творчества «Душа грустит о небесах» и в первой публикации цикл «Москва кабацкая». Это ему в Париж, возвращаясь из Америки, с борта парохода «Джордж Вашингтон» Сергей Есенин послал письмо, в котором «себя вынимал наиспод»: «Сандро! Сандро! Тоска смертная, невыносимая. Чую себя здесь чужим и ненужным, а как вспомню про Россию, вспомню, что там ждет меня, так и возвращаться не хочется… Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть… Теперь, когда от революции остались только хрен да трубка, теперь, когда там жмут руки тем…, кого раньше расстреливали, стало очевидно, что мы были и будем той сволочью, на которой можно всех собак вешать… Я перестаю понимать, к какой революции я принадлежал…». Это его строчку «Каждого люблю я выше неба» цитировал Есенин в подтверждение своих мыслей в своей рукописи. Это ему, укрывшись в тихом пансиончике на Уланштрассе, вспоминая имажинистское буйство, Есенин пел свои песни и выворачивал свою душу:
«Пой, Сандро, навевай мне снова
Нашу прежнюю буйную рать» (так в одном из списков. – Г.И.);
«Пой же, пой. На проклятой гитаре
Пальцы пляшут твои в полукруг. Захлебнуться бы в этом угаре…», -
И, любя жизнь  и страшась смерти, к нему обратил стихи как заклинание:
«Не умру я, мой друг, никогда», -
которые и в жизни и в смерти стали пророчеством. И ему это признание родства неразъединимого – дарственная надпись на книге стихов «Голубень»: «Что бы между нами ни было, а любовь останется. Как ты меня ни ругай, как я тебя, а всё-таки мы оба из одного сада – сада яблонь, баранов, коней и волков. Мы яблони и волки, смотря по тому, как надо».

Сандро Кусиков… Александр Борисович Кусикян, армянин, на сцене жизни романтически и реально представлявший себя черкесом… У  него с Есениным не только артистически и поэтически генно заложенное родство, но и сходные обстоятельства жизни, способствующие «священному самосожженью в бессильном пламени тревог». Критик В.Л.Львов-Рогачевский отмечал «чистый, прозрачный источник» «горных» стихов Кусикова и «равнинных, новокрестьянских» строчек Есенина – «поэтов космоса», идущих «от народной легенды, мифа, от поэзии Кольцова, Тютчева, Фета. Так легко проецируются в одно целое с Сергеем Есениным слова автобиографии и программы литературного вечера Александра Кусикова: «Я разъезжал по аулам, по кавказским станицам, купал на реке коней, гонял маминого буйвола на вьюн, а под вечер, когда оставался один, сидел на пне, помахивал  хворостиной и смотрел на небо»; «…и у меня есть икона: вздыбленный конь над пнём. Конь – стихия моя», - и строчек его стихов:
«Я любил этот дождь золотой,
Свист в два пальца и всхлип сосны»;
«Этот месяц – лазутчик вкрадчивый
На рассвете спустил курок»;
«Новый марш затаенного ритма,
Тише, тише, оброните шаг,
Так ползет после битв на молитву, - костыли подпирая, - душа»;
«Ветер на коне, на неоседланном,
Босяком, зажав пятой бока,
Мчится по полю, по городам, по селам
И по облакам»;
«Так мчись же, конь, мой конь незримый,
Не поредела грива дней
В четвертый мир неизмеримый,
В заглохший Сад души моей»;
«Никому не отыскать начала,
Никому не предсказать конца.
Мчись же, ветер: вечность повенчала
С мигом обручального кольца»;
«Разве мог я про всё забыть,
Что так нежно растило меня.
Но ведь конь мой не снимет дыбы, -
И арканом его не унять».

Слова эти – как сиюминутное состояние и как предсказание судьбы и в стихах этих и в отклике на них Рюрика Ивнева: «Ты знаешь, что «арканом не унять» твоего коня. Рано или поздно он сорвется со своего места, выбежит из «Стойла Пегаса», и, взрывая арбатскую мостовую, раздробив звонким копытом «камергерскую лавочку», через головы людей и книг….., умчит тебя к угрюмым скалам твоей полной романтизма и причуд родины, а может быть, круто повернув, умчит тебя в твое космическое, вселенское, «НИКУДА».

Есенин и Кусиков встретились, когда «Год ужасный, для мира позорный
Кровью и небо залил», и были неразлучной «парой чистых», как их тогда называли в противовес «паре нечистых» - Мариенгофу и Шершеневичу, «в самое лучшее время» в жизни Сергея Есенина –«1919 год», и 20-й, и 21-й. Они вместе вступили в литературно-художественный кружок «Звено» (совместное заявление рукой Кусикова, подписанное обоими) и в литературное объединение «Дворец Искусств» (заявления на бланках ВСП, помеченные датой 28 апреля 1919 года), участвовали в тематических вечерах. А в кругу друзей, в домашней обстановке, «часами, не переставая», Есенин пел народные частушки и частушки собственного сочинения «под аккомпанемент на гитаре Сандро Кусикова». Как представители «Верховного ордена имажинистов», они объявляли «всеобщую мобилизацию поэтов, живописцев, актеров, композиторов, режиссеров и друзей действующего искусства», «печатали свои
стихи …на стенах Страстного монастыря или читали просто где-нибудь на бульваре». А о похождениях имажинистов Сергея Есенина и Александра Кусикова в издательских лабиринтах «кафейного периода» литературы поведал «великолепный очевидец» Вадим Шершеневич. В частности, он отмечал, что «обхаживать» чиновников «Есенин умел лучше всех, лучше даже Кусикова, который мог пролезть куда угодно», и рассказал, что в то время, когда было отдано «строжайшее распоряжение: имажинистов ни с визой Госиздата, ни с визой военной цензуры вообще не печатать», - Кусиков принес в типографию «какую-то фантастическую визу военной цензуры с собственноручной подписью». Так был подписан к печати содержащий «Песнь о хлебе» Есенина и поэму прозрения «Аль-Кадр» Кусикова совместный сборник «Звездный бык», напечатанный затем в типографии поезда Л.Троцкого «на лучшей бумаге Реввоенсовета».

А потом был отъезд Кусикова за границу, приезд Есенина в Германию и во Францию и совместные вечера в Берлине и в Париже. Роман Гуль вспоминал, что «видел  у Есенина Кусикова»: «Там – пилось и елось. Кусиков пел цыганщину под  гитару,  свой собственный романс «Обидно, досадно до слёз, до мученья, что в жизни так поздно мы встретились с тобой» и рассказывал, что, когда он приходил в русский ресторан «Медведь», то оркестр сразу же мажорно встречал его этим романсом». Через Кусикова Есенин нередко передавал редакторам свои стихи и автобиографию, в которой слал «всем читателям» своим «нижайший привет и маленькое внимание к вывеске: «Просят не стрелять!» Такая опасность была, и не однажды, когда при появлении Есенина звучал «Интернационал». Об одном из таких  апофеозно-скандально известных зарубежных выступлений Сергея Есенина вспоминает и Евгений Лундберг: «Свистки нарастали. Кто-то тупой и мрачный наступал на Кусикова, предлагая единоборство. И тут только проявилось, каким европейцем может быть этот черкес. Он не протянул руки вперед, а спрятал их за спину и мрачно  промолвил: «Убери руки. Застрелю, как щенка». Есенин вскочил на стол и стал читать о скитальческой озорной душе. Свистки смолкли». Эту живую картину дополняет И.С.Соколов-Микитов: «Держа в руках пистолет, как бы охраняя Есенина, рядом в театральной позе стоял напудренный Кусиков, одетый в кавказскую черкеску».

«Этот черкес был настоящим европейцем» и просто в отношениях между людьми, и в отношениях между поэтами. Сохранилась надпись Владимира Маяковского на его книге, подаренной Александру Кусикову, в записи Матвея Ройзмана:
«На свете много вкусов и вкусиков:
Одним нравится Маяковский, другим – Кусиков», -
и  Вадима Шершеневича:
«Есть люди разных вкусов и вкусиков.
Одним нравлюсь я.  А другим – Кусиков».
«Сандро от восторга, что его фамилию зарифмовали, да еще рядом с фамилией Маяковского, показывал эту надпись всем и каждому», и невдомёк было самым близким его современникам, что он был человеком настолько свыше одаренным, что, «замечая, что все, конечно, смеялись», воспринимал этот подарок самого Маяковского как признание своей значимости и в жизни, и в литературе, как мы – рекламу в нашей с Вами современности: кто со злостью, а кто с восхищением, - «лицом к лицу лица не увидать…»

Только с есенинской любовью к родине и ностальгией сравнимы чувства Кусикова, высказанные в письме Николаю Ашукину: «Если тебе хочется знать что-нибудь о мне и моих чувствах – я скажу одно, но очень вслух. Можешь передавать всем и везде, даже не можешь, а должен: я никогда, нигде, ни в какое врем не представлял, что, уехав из России, я должен буду так мучиться. Так тосковать, по ней, по единственной, по святой в своих страданиях и радостях, и  если я до сих пор, любя её больше всего, более себя и своих стихов, называл любимой мачехой, то здесь, теперь,  убедился,  что она самая родная, родимая мать моя, которая нежно-нежно баюкала и растила меня. Да будет проклят тот, кто отрешится от неё, кто покинет её, кто не с ней…  Любите Россию и только Россию и помните:
И в октябре весна бывает,
И в октябре поет душа.
…и я ещё больше, еще самоотверженней полюбил эту гоголевскую тройку. Никто никуда не уезжайте, все будьте около неё, берегите её и ждите меня, роднейшего иноверца… Только Россия и песни её». В разлуке с Россией всю долгую жизнь ему был «слышен звон бубенцов издалека», снова и снова повторяющий слова этого его романса.

«Нет счастья на земле», и неожиданно набежало облако раздора – уже весной 1923  года из Парижа Сергей Есенин пишет Анатолию Мариенгофу: «Даже повеситься можно от такого одиночества. Ах, какое поганое время, когда Кусиков и тот стал грозить мне, что меня не впустят в Россию». Эта «угроза» кажется явным недоразумением, когда читаешь, как, разобидевшись, Кусиков тоже не остался в долгу и просил не верить ни одному слову Есенина. В письме Матвею Ройзману из Парижа в марте 1924 года он писал: «О Есенине я не говорю только потому, что он слишком много говорит обо мне невероятного, небывалого и до ногтей предательски-лукавого. Проще говоря, этот озлобленный человек делает специфически-Есенинские штучки. Мне обо многом писали друзья – я же просил всех и прошу опять – ни одному слову этому человеку не верить». Хотя он был как бы готов к такому исходу дружеских отношений:
«Что мне Серёжа. Толя и Вадим,
Любовь друзей – скрытая измена.
Ах, бейся, бейся, пламеный висок,
Разлей чернилами мое воспоминанье», -
реально случившееся и не разрешившееся при жизни друга было «обидно, досадно до слёз, до мученья».
Но не зря ведь, не зря ведь Есенин писал Кусикову: «Что бы между нами ни было, а любовь останется. Как ты меня ни ругай, как я тебя, а всё-таки мы из одного сада»… Криком отчаяния отозвался Сандро на смерть Есенина в некрологе «Неужели это случилось?», опубликованном в газете «Парижский вестник» 30 декабря 1925 года, и «первой своей любовью» его назвал, и вспоминал, как писался цикл «Москва кабацкая» после долгих бесед в ночи, под его гитару. А потом, 10 января 1926 года опубликовал воспоминания «Памяти Есенина» «Только раз ведь живем мы, только раз», где глубоко и тонко подметил в Есенине характернейшую черту самоубийц – ни с кем и ни с чем несравнимое жизнелюбие: «Никогда я не встречал человека, так любящего жизнь, по-звериному любящего, как Есенин, ни у кого я не наблюдал такого страха перед смертью, как у него». И навсегда остались в сборниках стихов Александра Кусикова строчки стихотворения, посвященного Сергею Есенину в лучшем в их жизни 1919 году:
«Кудри день. Это ты в гранях города гость.
Сын полей хлебородной тиши.
Я люблю  твоих дум чернозёмную горсть,
Золотые колосья души.
Я люблю твои лапти сплетённых стихов,
Деревенскую грусть ресниц…».
Александр Кусиков – поэт не только творческих «недостижений», которые ему были «подчас милей пронзённых строк», но и человек «одной из больших» его «трагедий», о которой он с тревогой говорил не однажды: «Страшит меня одно, страшит и мучит, не забывают ли меня, не забыли ли уже в России». Не забыли. Не забывается
«Восторгом задыхающийся почерк
Земного, гениального письма»,
«И долго, долго будет миру сниться
Угрюмый всадник с лирой, на коне».

Он «ушел, чтоб снова возвратиться». Ведь «после Есенина, или лучше: вместе с ним, Александр Кусиков – словно стакан хорошего сухого вина из кавказского бурдюка. Благодуханная поэзия. Без вина было бы неполным причащение новой России».
«Помни, отжившему миру
Не избегнуть ответных мук.
Долго будут еще над отцами
Сыпаться слёз газыри,
Пока не проникнут сердцем
В апельсиновый Сад зари.
Пока все не умчатся за грани
За нельзя на крылатом коне».

 

 

 

 

Оглавление

 

 

© 2009 Галина Петровна Иванова
Электронная почта: ivanova7772@yandex.ru
Телефон: 8 (4912) 96 37 97