«Таинственный деревенский Клюев…»
2001

 

31 июля 1990 года Сергей Иванович Субботин подарил мне составленный им сборник стихотворений и поэм Николая Клюева «с надеждой, что пришло время, когда великий автор этой книги займёт подобающее ему место в есениноведении». Немало талантливейших публикаций о Клюеве появилось за это время, но, «непонятый до конца при жизни, он кажется таким и поныне… Что-то важное, существенное для Клюева остаётся как будто невысказанным». «Совершенно необыкновенный человек», писавший «более чем талантливые», «божественные», «самосожженческие стихи», он был «всем для всех», он был «актёром, игравшим самого себя», он был искренним и честным к самым близким и дальним, - «таинственный деревенский Клюев»…

«Учитель он был мой», - так неизменно отзывался о Николае Клюеве Сергей Есенин, независимо от того, любил он своего друга или ненавидел, и на протяжении всей своей жизни в автобиографиях, которые «были для Есенина своего рода личными литературными манифестами», отмечал: «Городецкий свёл меня с Клюевым, о котором я раньше не слыхал ни слова. С Клюевым у нас завязалась, при всей нашей внутренней распре, большая дружба, которая продолжается и посейчас, несмотря на то, что мы шесть лет друг друга не видели. Живёт он сейчас в Вытегре, пишет мне, что ест хлеб с мякиной, запивая густым кипятком и моля Бога о непостыдной смерти» - 14 мая 1922 года; «Девятнадцати лет попал в Петербург проездом в Ревель к дяде. Зашел к Блоку, Блок свёл с Городецким, а Городецкий с Клюевым. Стихи мои произвели большое впечатление» - 1923 год; «Печатался я: «Русская мысль», «Журнал для всех», «Ежемесячный журнал» Миролюбова, «Северные записки» и т.д. Это было весной 1915 года. А осенью этого же года Клюев мне прислал телеграмму в деревню и просил меня приехать к нему. Он отыскал мне издателя М.В.Аверьянова, и через несколько месяцев вышла моя первая книга «Радуница» - 20 июня 1924 года; «Из поэтов-современников нравились мне больше всего Блок, Белый и Клюев. Белый дал мне много в смысле формы, а Блок и Клюев научили меня лиричности» - октябрь 1925 года. О том, что Клюев для Есенина был живым университетом, поведал и набросок автобиографии Сергея Есенина «Нечто о себе»: «В Университете Шанявского в 1913-14 гг. столкнулся с поэтами. Узнал Клюева, Клычкова, Орешина, Наседкина…». Говоря о поэтах, Есенин не мог не назвать первым Клюева, хотя впервые с ним встретился только в октябре 1915 года.

«Дорогой Николай Алексеевич! – пишет Сергей Есенин в своём первом письме Клюеву 24 апреля 1915 года. – Читал я Ваши стихи, много говорил о Вас с Городецким и не могу не писать Вам. Тем более тогда, когда у нас есть с Вами много общего. Я тоже крестьянин и пишу так же, как Вы, но только на своем рязанском языке…». «Милый братик, - отвечает Николай Клюев Есенину 2 мая 1915 года, - почитаю за любовь узнать тебя и говорить с тобой… Мне много почувствовалось в твоих словах, продолжи их, милый, и прими меня в сердце своё». «Я очень люблю тебя, Серёженька, заочно, - потому что слышу твою душу в твоих писаниях…». Так «начинается полоса их общей работы, прошедшей под знаком верности народным истокам творчества, и той «распри», о которой Есенин упоминает в автобиографии». Они выступают вместе, публикуют свои стихи в одних изданиях, обмениваются книгами и фотографиями: «Сергею Есенину, Прекраснейшему из сынов крещеного царства, моему красному солнышку, знак любви великой – на память и здравие душевное и телесное. 1916 г. Н.Клюев»; «Дорогой мой Коля! На долгие годы унесу любовь твою. Я знаю, что этот лик заставит меня плакать, как плачут на цветы, через много лет. Но это тоска будет не о минувшей юности, а по любви твоей, которая будет мне как старый друг. Твой Серёжа. 1916 г. 30 марта.  Пт.».

Это взаимопроникновение Клюева и Есенина происходило не только в первые дни их  питерских встреч и знакомства со стихами друг друга. На протяжении всего творческого пути Есенина наполняющие Клюева образы переливались в его стихи, перекликаясь со стихами Николая Клюева:
«Душа по лазури грустит,
По ладану ландышей, кашки…»;

«Природы радостный причастник,
На облака молюся я.
На мне иноческий подрясник
И монастырская скуфья…»;

«Осенюсь могильною иконкой,
Накормлю малиновок кутьей,
И с клюкой, с дорожною котомкой,
Закачусь в туман вечеровой…»;

«Радость незримо придёт,
И под вечерними нами
Тонкой рукою зажжёт
Зорь незакатное пламя…»;

«Оттого в глазах моих просинь,
Что я сын великих озер…»;

«Я всё такой же, как в столетьях
Широкогрудый удалец…».
И в последний вечер перед смертью Есенин сказал: «Ведь все твои стихи знаю наизусть, вот даже в последнем моём стихотворении есть твое – «Деревья съехались как всадники»…».
22 января 1922 года Клюев писал Есенину: «…так сладостно знать мне, бедному, не приласканному никем, за своё русское в песнях твоих».

О влиянии поэзии Есенина на его творчество Клюев писал: «Мой облик как художника своих красок» - «это… образами живущие во мне заветы Александрии, Корсуня, Киева, Новгорода, от внуков велесовых до Андрея Рублева, от Даниила Заточника до Посошкова, Фета, Сурикова, Нестерова, Бородина, Врубеля и меньшого в шатре Отца – Есенина».

Не всегда относясь к Клюеву положительно, подымая иногда бунт против его авторитета и философии, инстинктивно упрямо стремясь отстоять и утвердить свою личную самобытность, Есенин почти благоговел перед Клюевым как поэтом. В часы, когда тот читал с большим искусством свои тяжелые, многодумные, изощренно-мистические стихи и «беседные наигрыши», Сергей не раз молча указывал на него глазами, как бы говоря: вот они, каковы стихи». И в стихах, и в письмах, и в высказываниях Есенина, каких бы выпадов ни содержащих, проникновение Клюева неизменно проявлялось: «Совсем старик отяжелел, а поэт огромный», «Сердце его не разгадало тайны наполняющих его образов… Художник пошёл не по тому лугу», «От многих других стихов я в восторге», «Сам знаю, в чём его сила и в чём правда», «О тебе я всегда помню, всегда ты во мне присутствуешь». И письма Клюева «Есенин читал и перечитывал», «и знал назубок от буквы до буквы», и не один «ответ писал тихо и вдумчиво, как стихотворение». И «из тогдашнего постоянного общения с Клюевым» родился, конечно, и теоретический трактат «Ключи Марии», который стал манифестом есенинского имажинизма.

«К единству своего пути с судьбой Есенина, к их общей крестьянской миссии Клюев относился крайне ревниво, настойчиво опекая Есенина», и тяжело переживал и не хотел мириться с появляющимися в его стихах, как ему казалось, «обломками рифм», «хромыми стопами», с его следованием новым литературным декларациям:
«В степи чумацкая зола
Твой стих, гордынею остужен,
Из мыловарного котла
Тебе не выловить жемчужин»;

«Анафема, анафема вам,
Башмаки с безглазым цилиндром!
Не будет лаковым Клюев,
Златорог – задорным котёнком!»;

«Не хочу цилиндром и башмаком
Затыкать пробоину в барке души!»;

«Не хочу быть знаменитым поэтом
В цилиндре и в лаковых башмаках,
Предстану миру в песню одетым
С медвежьим солнцем в зрачках»…

Клюев увидел в Есенине его душу, разгадал его высокое предназначение и предсказал его судьбу для России: «Семь покрывал выткала матерь-жизнь для тебя, чтобы ты был не показным, а заветным. Камень драгоценный душа твоя, выкуп за красоту и правду родимого народа, змеиный калым за Невесту-песню. Страшная клятва на тебе, смертный зарок! Ты обреченный на заклание за Россию, за Ерусалим, сошедший с неба. Молюсь лику твоему невещественному… Много слез пролито мною за эти годы, много ран на мне святых и грехом смердящих, много потерь невозвратных, но тебя потерять – отдать Мариенгфу, как сноп васильковый, как душу сусека, жаворонковой межи, правды нашей, милый, страшно, а уж про боль, да про скорбь говорить нечего…».

Николай Клюев писал, что в стихах Сергея Есенина «открывается совершенно новый мир, необыкновенно поучительный для понимания русской души», что Есенин «вошел в русскую литературу как равный великим художникам слова, что «лучшие соки отдала рязанская земля, чтобы родить певущий лик Есенина». И «с мистическим ужасом» смотрел на коллективизацию как на «бесовское наваждение» и видел, как вместе с «погромом высокой культуры» умирает деревня, умирает поэзия, умирает он сам: «…порывая с нами, советская власть порывает с самым нежным, с самым глубоким в народе. Революция, сломав деревню, пожрала и мой избяной рай… скажу тебе на ушко: «как поэт я уже давно кончен», ты в душе это твёрдо сам знаешь. Но вслух об этом пока говорить жестоко и бесполезно».

Есенин признавался, что Клюев – «единственный человек, которого он по-настоящему прочно и долго любил и любит». И для Клюева Есенин был самым близким: «Я был в мае-июне в Питере. Но чувствовал, остро, что без тебя мертв». Едва ли не самая печальная повесть отношений двух поэтов завершилась пронзительными строчками «Плача по Есенину» Николая Клюева:
«Лепил я твою душеньку, как гнездо касатка,
Слюной крепил мысли, слова слезинками,
Да погасла зарная свеченька, моя лесная лампадка,
Ушёл ты от меня разбойными тропами!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
С тобою бы лечь во честной гроб,
Во желты песни, да не с верёвкою на шее!..».
А 11 ноября 1929 года в книге посетителей музея Есенина в Москве в Доме

Герцена он написал: «Прощаю, молюсь и жду. Николай Клюев».
Вещими оказались слова дарственной надписи Есенина Александру Кусикову, которые долгое время исследователи относили к Николаю Клюеву: «Что бы между нами ни было, а любовь останется, как ты меня ни ругай, как я тебя, все-таки мы с тобой из одного сада – сада яблонь, баранов, коней и волков. Мы яблони и волки – смотря по тому, как надо». И в этом есть своя правда. «Это искусство, а не какой-нибудь факт», - «таинственный деревенский Клюев…»

 

 

 

Оглавление