«Не быть!» - отвечает время поэту…»
1996

 

Россия помнит своих поэтов. Но – воскресших. «Рукописи не горят».

Возвращаются драгоценные строчки поэтов русского зарубежья, восстанавливаются мосты, взорванные в далекие 20-е «из-под ног грядущих поколений». Но продолжается «умерщвление личности как живого», и натянутым нервом звучат во мне стихи Георгия Иванова, созвучные эмигрантской судьбе оставшихся в России поэтов:
«Бороться против неизбежности
и злой судьбы мне не дано.
О, если б мне немного нежности
и вид на «Царское» в окно –
на солнечную ту аллею,
ту, по которой ты пришла.
Я даже вспоминать не смею,
какой прелестной ты была.
С большой охапкою сирени,
вся в белом, в белых башмаках,
как за тобой струились тени
и ветра ласковый размах
играл твоими волосами
и теребил твой черный бант…
- Но объясни, что стало с нами
И отчего я эмигрант?».
«Советский поэт Сергей Есенин», - как само собой разумеющееся, прозвучало пощечиной на «нездешнем вечере» в ЦДЛ, посвященном 100-летию со дня рождения Георгия Иванова. Это о поэте, оставшемся в России и до дна испившем чашу своей эмигрантской судьбы в родном доме, в полной мере прошедшем, блуждая «средь чужих», школу «товарищеской работы совместно с коммунистами» и оказавшемся верным своей поэтической природе, художественной правде жизни.

Его «Русь советская» оказалась самым антисоветским творчеством, какое только можно представить, и беспощадная к самому себе строчка: «честь моя за песню продана» - была заменена поэтом на подлинно отражающую действительность: «жизнь моя за песню отдана». Понимая, что советскость писателя – это «порождение тупости и лакейства», исключающее творчество, Есенин говорил: «Писать по линии совершенно невозможно, будет такая тоска, что мухи сдохнут». Друзьям, учившим его партийности, Сергей Есенин написал такие слова:
«Может быть, приду я, как шарманщик,
Опять сюда в последний, может, раз
И запою опять, как пел когда-то раньше,
О том, что навсегда неведомо для вас».

Тогда учили партийности, а неподдающихся убивали или доводили до самоубийства, но когда становилось ясно, что подлинное искусство «не спрячешь, не вычеркнешь из нашей действительности», обеспечивали ему партийную критику. Теперь же вместо покаяния объявляют великих… своей компанией: «Мы все советские», «Есенин советский», «Пастернак советский», «Высоцкий советский»… Когда в переводе на немецкий моей есенинской экскурсии прозвучало: «…советский поэт Борис Пастернак», - вскинулась мгновенно: «не зовьетиш», - и услышала в ответ: «Но ведь эпоха…».

Да, была, как принято говорить, советская эпоха. Была советская страна, которую Сергей Есенин назвал «страной негодяев». Но это была и «эпоха Есенина и Мариенгофа», как был назван один из сборников имажинистов, которых «следует с благодарностью вспомнить за ту самоотверженность, с которой в годы военного коммунизма они утверждали независимость поэзии и воображения перед лицом коммунистической диктатуры».

«Пастернак советский»… Да «не был, не состоял, не участвовал»! Он жил в стране, называвшейся советской, но благодаря своим поэтам оставшейся русской, российской великой державой. И из союза советских писателей его исключили не за публикацию «Доктора Живаго» за рубежом, а за то, что своим творчеством он «весь мир заставил плакать над красой земли своей».

На 16-й год ухода «к своим, на Ваганьково» и Владимир Высоцкий объявлен советским. Только присутствие в программе Владимира Познера «тех, кто понимает», амортизировало эту «рифму», достойную членства в союзе советских писателей. Кто-нибудь сейчас посмел бы так сказать, окажись он рядом: «Высоцкий советский»?! -
«Но разве это жизнь, когда в цепях?
Но разве это выбор, если скован…».

Не писали советские так, чтобы читать и перечитывать. Переставал быть поэтом тот, чьё творчество становилось советским. Только «Тихий Дон» из всего, написанного Михаилом Шолоховым, - высокая поэзия.

Непреодоленный гипноз критики приводит к тому, что читающие изданные миллионными тиражами стихи любимого поэта представления не имеют о его творчестве, а несмываемое клеймо «советский» отбивает охоту его серьёзного изучения.

Оскорбления эти увековечиваются и в музейной практике.

В деревне Дубровки в 1991году открыли музей тоже «советского» поэта Сергея Клычкова. И первый вопрос к заведующей музеем: «Татьяна, почему «советский», разве он был дураком или сволочью?». Сергей Клычков не был одурачен и с негодяями не стал негодяем, и потому так страшно погиб, своей жизнью и смертью, своим творчеством приготовив «миру новому на кровлю небывалой крепи жердь».

С помощью советского литературоведения и музееведения власть привлекала поэтов в соучастию в своих преступлениях, проникая в «мир тайной свободы» и уводя доверчивых от понимания самой сути.

Сергею Есенину не пришла пора воскреснуть и к своему 100-летнему юбилею. На родине поэта всё ещё водят хороводы вокруг есенинского дома с мемориальной доской: «Здесь родился и жил русский советский поэт Сергей Есенин». Сергей Есенин оказался не только на одном экспозиционном стенде с Петром Мочалиным, но и со своим столом из квартиры Бениславской вошел в барский дом, переставший быть барским и по эстетике оформления интерьеров. Совершенно игнорируется тот факт, что «этот крестьянин был настоящим аристократом», и ни требовать, ни просить чужое не мог по благородству своей души, несродной революционным грабежам.

Советское музееведение воплощает сейчас в экспозициях тогда «грядущего хама», делая причастными к «погрому высокой культуры» тех, кто сам этой культурой является.

Вот такой «консенсус» получается…

А новая Россия, как бездонную бочку, финансирует по советской схеме переработки высокой этики и эстетики – в пролетарскую, «как завещал великий Ленин».
«Принц датский смертельно устал от борьбы.
Он ждет погруженья в свинцовую лету.
Что истина мира? Быть или не быть?
Не быть! – отвечает время поэту».
Но над бездной погружения звучит прекрасная и вечная, неподвластная измерению «общим аршином» эта «чёрная музыка Блока»:
«Пускай я умру под забором, как пёс,
Пусть жизнь меня в землю втоптала.
Я верю: то Бог меня снегом занёс,
То вьюга меня целовала».
И потому будем помнить, что обещано нам «воскреснуть. Вернуться в Россию стихами». 

 

 

Оглавление